— Где он сейчас? — спросил Семен Петрович, возясь со вторым сапогом.

— Был в завкоме, — в один голос ответили Ваня и Любочка.

— Позвони на проходную, — кивнул Семен Петрович на телефон. — Узнай, не выходил ли. Из проходной Ване ответили, что Буераков только что вышел с территории завода.

— Ну, значит, почуял, — сурово сказал старик, справившись наконец с сапогами. — Я сейчас в ГПУ пойду. По телефону о таких делах говорить не следует. А ты постарайся глаз не спускать со своего дружка, — не без укора взглянул Семен Петрович на Голубкина.

— Я, дядя Сеня, побегу к нему на квартиру, — вскочил Ваня. — Он, наверное, туда кинулся. Я его живым не выпущу.

— Ну, ну. Ты там поосторожнее. Мертвый он никому не нужен. Просто задержи его. Отвлеки внимание. Да будь осторожнее. Это, видать, хитрый враг. Сделаешь?

— Сделаю, дядя Сеня! Обязательно сделаю!

— А мне куда? — спросила Любочка.

— А ты домой иди, стрекоза. Ты свое дело сделала. Бдительнее всех оказалась, — с отеческой теплотой в голосе ответил Семен Петрович.

Кинувшись на квартиру к Буеракову, Ваня не заметил, что следом за ним бежит девушка.

В те годы окрестности завода представляли собой целую сеть узеньких улочек, переулков и тупичков, вдоль которых теснились слепленные из пахсы или каркасные, на живую нитку домики. Лишь несколько вновь построенных заводом жилых корпусов возвышались над этим скопищем подслеповатых домишек, как огромные слоны среди овечьего стада. Стояли они еще разрозненно, отделенные друг от друга десятками хибарок, только намечая собою широкие улицы и проспекты будущего рабочего городка. В одном из этих домов-гигантов, на третьем этаже, и находилась квартира Буеракова. Дом еще не был полностью достроен. Целые секции еще требовали внутренней отделки и заселения. В секции, где жил Буераков, была готова только его квартира.

Голубкин одним духом взлетел на третий этаж и остановился перед знакомой дверью. Несколько мгновений он колебался. Может быть, позвать на помощь народ и всем скопом навалиться на врага. Но тут же мелькнула мысль: «А может быть, все это окажется неправдой. Может быть, на Гаврика наклеветали, а письмо написано подкулачниками». После минутного колебания он постучал в двери.

Долгое время на стук никто не отвечал. Ваня постучал вторично кулаком по филенке.

— Кто там?! — раздалось из-за двери сразу же вслед за вторичным ударом, и Голубкин догадался: «Значит, он слышал и первый стук. Подкрался к двери и прислушивался». Остатки сомнений в невиновности Гаврика пропали. Но раздумывать было уж некогда, и он, собрав волю в кулак, возможно спокойным тоном ответил:

— Это я, Гаврик, открой.

Несколько мгновений за дверью было тихо. Затем проскрежетала осторожно отодвигаемая задвижка, и Буераков отворил дверь. «Когда же это он успел такую задвижку на дверь приделать? — подумал Голубкин. — Из полосового железа смастерил».

Буераков стоял одетый не в свой обычный костюм, а в поношенные, отвисшие на коленях брюки, черную сатиновую косоворотку и порыжевший от времени, сильно засаленный пиджак.

— Ты что это так вырядился? — удивился Голубкин.

— На рыбалку собрался, — лаконично ответил Буераков, запирая дверь на задвижку. — Ты надолго ко мне? Я ведь тороплюсь.

Они вместе вошли в комнату. Бане бросилось в глаза, что на стене за дверью не висит, как обычно, аккуратно завешенная белой простыней парадная одежда Гаврика. Чемодана под кроватью тоже не было, да и сама кровать была застелена старой полинялой тряпкой, я не новым тканевым одеялом, недавно полученным Буераковым по ордеру.

— Собрался, говоришь, — спросил Ваня, останавливаясь у стола посредине комнаты. Буераков отошел к противоположному концу стола.

— Да, ребята давно уже приглашают, — ответил Гаврик, напряженно вглядываясь в лицо Голубкина. — Говорят, на широком плесе сазаны хорошо берут. — Он говорил с лихорадочным оживлением, стараясь прочесть на лице Вани, случайно он зашел сюда или нет.

— Ну, я тороплюсь, — после небольшой паузы напомнил Гаврик. — Мне надо идти. Ждут.

— Повремени немного. Не уйдут твои сазаны, — не двинулся с места Голубкин. «Интересно, есть ли у него оружие? — подумал он про себя. — Кажется, нет».

— Ну, если тебе нравится сидеть у меня, так сиди, а я пошел, — махнул Гаврик рукой. — Когда будешь уходить, захлопни дверь. Замок английский, сам запрется.

— Чего я у тебя в пустой квартире сидеть буду? Погоди, пойдем вместе, — отошел от стола Голубкин.

Оба взглянули друг на друга и сразу же отвели глаза в сторону. Самылкин настороженно прислушивался, не раздаются ли на лестнице шаги, не спешит ли кто на помощь Голубкину. Ему и в самом деле послышался шорох за дверью на лестничной площадке. Ваня заметил, как насторожился его противник и понял, что дальше хитрить бесполезно, но решил выждать. Неожиданно Самылкин в упор посмотрел на Голубкина. В его глазах Ваня увидал ненависть и страх. С минуту они молча смотрели друг на друга.

— Ну что ты ко мне пристал? — сипло, сквозь зубы проговорил Буераков. — Чего тебе надо?

— Многое надо, — с открытой угрозой ответил Голубкин и шагнул к двери, отрезая путь противнику. — Ты отсюда не уйдешь.

Сибиряк сжал кулаки и, пригнувшись, двинулся на Голубкина.

— Пусти, гад, — свистящим шепотом, проговорил он, останавливаясь против Вани. — Все равно уйду.

— Не уйдешь, кулацкое отродье, — бледнея от ярости, приготовился к отпору Ваня.

— А-а-а-а, — промычал Самылкин, — узнали, гады. Донесли. Зубами прогрызусь, а уйду.

Он прыгнул вперед, левой рукой схватил Голубкина за шею и изо всех сил прижался к нему. Ваня уперся кулаками в плечи врага, пытаясь оттолкнуть его, но вдруг почувствовал колющий удар в бок. «Когда же он успел нож вытащить?» — скорее с удивлением, чем с испугом, подумал Ваня, но, оглушенный ударом в голову, свалился на пол.

Отбросив тело Голубкина, Самылкин выскочил на лестницу и захлопнул за собой дверь. И тут его налитые кровью глаза встретились с глазами Любочки. Девушка стояла, прижавшись спиной к перилам, с ненавистью глядя на кулацкого сынка. Тот кинулся мимо нее по лестнице. И вдруг эта пичужка, не достававшая Самылкину до плеча, вцепилась своими слабыми руками в его рукав.

— Люди! Держите его, товарищи! Это паразит! — завизжала она так пронзительно, что у Самылкина зазвенело в ушах. Матерясь сквозь зубы, он сжал цепкими пальцами тоненькую, почти детскую шею Любочки и изо всех сил ударил ее головой о каменную стену.

Когда Семен Петрович с сотрудниками ГПУ поднялись по лестнице к квартире Буеракова, первое, что они увидели, было еще совсем теплое, но безжизненное тело маленькой секретарши из завкома. А за запертой дверью хрипел и плевался кровью Ваня Голубкин.

Много месяцев провалялся Голубкин на больничной койке. От приходивших к нему товарищей и от Настеньки он узнал, что поймать Буеракова-Самылкина не удалось. Канул как камень в воду. Узнал Ваня и то, что на заводе произошло несколько крупных аварий. Расследование выявило, что принятые при содействии Буеракова-Самылкина «бедняки из Сибири» оказались кулаками.

Как гром поразила Ваню весть о смерти Семена Петровича. Старый большевик был найден с пробитой головой в одном из кривых переулочков, неподалеку от своего дома. Рабочие были убеждены, что все это дело рук Самылкина и его братии. Тогда-то и прильнула к имени бандита Самылкина кличка Каракурт, что означает Черный паук и не простой паук, а ядовитый, смертельно ядовитый.

Когда Ваня Голубкин вернулся на завод, многое там изменилось до неузнаваемости. Завод реконструировался и расширялся. Окрестности завода расчищались, и на месте прежних мазанок возникали широкие улицы благоустроенного рабочего городка.

Но на заводе Голубкин пробыл недолго. Он очень сурово осудил себя за бездумную доверчивость, за благодушие и слепоту. Партком завода, разбиравший его заявление, решил: «Удовлетворить просьбу члена партии Ивана Голубкина и рекомендовать его для работы в органах розыска, как добровольно решившего посвятить себя борьбе с преступными элементами, посягающими на социалистическую законность и мешающими строительству коммунизма в нашей стране».