Таких щадить нельзя (Худ. С. Марфин). Страница 3

— Ты что, Искандер, — удивился старик, — с моими собаками в такой машине? Нет, уж я лучше пешком: тут прямо через привалки «Счастливое» совсем близко.

— Значит, на зорьке выходим?

— Солнце утром только сядет чай пить, еще на работу не выйдет, а я тебя уже будить стану, — шутливо пообещал старик.

— Не поспеешь. Я тебя у калитки встречу, — задорно ответил Лобов, садясь рядом с шофером. Машина помчалась в «Счастливое».

Расположение поселка, в котором с первых дней коллективизации существовал колхоз «Счастливое», было исключительно удачным. Он раскинулся в небольшой долине у самого подножья гор. Справа и слева, почти вплотную к приусадебным участкам колхозников, подступали отлогие зеленые привалки. Колхоз со всеми своими домами, фермами, складами и хранилищами утопал в зелени садов. Далеко за пределами области славилось сухое вино, изготовленное из винограда, выращенного колхозниками «Счастливого». С середины мая, то есть с того времени, когда созревает клубника, и до

глубокой осени в колхозных садах всегда что-нибудь поспевало, требовало, чтобы его поскорее собирали на радость и потребу людям.

Упираясь одним своим концом в подножье гор, другим «Счастливое» выходило на равнину. И так уже повелось, что будучи одним из крупнейших хлопкосеющих колхозов района, «Счастливое» имело свои стада и табуны; благо, до прекрасных альпийских пастбищ было, как говорится, рукой подать.

«Счастливое» считалось несколько необычным для этих мест колхозом. Конечно, большинство колхозников были узбеки. Большинство, но не все. Кроме узбеков, в колхозе работали русские, украинцы, белорусы, татары, молдаване, грузины, армяне и даже несколько семей венгров, бог весть какими судьбами попавших в этот край. Всего в колхозе насчитывалось семнадцать национальностей, и колхозники любили пошутить, что колхоз правильнее было бы назвать «Интернационалом» или, еще точнее, «Счастливым интернационалом».

Еще задолго до захода солнца Ванюша, лихо прокатив Александра Даниловича по улицам «Счастливого», с шиком подвернул машину к дому бригадира Котова. Но тут получилась осечка. Навстречу гостям никто не вышел. Ворота не были заперты, но ни в доме, ни во дворе не было ни души.

— Смотри ты, как люди живут! — удивился Ваня. — Приходи кто угодно, забирай что хочешь.

— Ну, кто угодно не зайдет. Тут ведь кругом свои живут. Даже старики друг друга с детства знают. Пришлых людей не бывает. Да и с ворами здесь серьезно разговаривают. В милицию не водят. Свой не украдет, а чужой не сунется, — объяснил своему шоферу Лобов.

— Что будем делать, Александр Данилович?

— Да ничего. Вещи вынесем. Ты поезжай, а я тут подожду хозяев. Ночевать все равно домой придут.

— Как же я уеду, а вы так вот и останетесь? — запротестовал Ваня.

— Так вот и останусь, — передразнил шофера Лобов. — Поезжай, поезжай, Ванюша. К полуночи дома будешь. Отдыхай, пока я отдыхаю. Вернусь — снова тебе гонка будет. Недельки через полторы заглянешь проведать. Договорились?

Больше часу ожидал Александр Данилович бригадира колхозных животноводов, Героя Социалистического труда Семена Андриановича Котова. Одиночество располагает к задумчивости, к воспоминаниям. Сидя на толстом карагачевом чурбаке во дворе дома Котова, Лобов припомнил те далекие дни, когда нынешний Семен Андрианович, грузный и полысевший, был просто Семкой Котовым, командиром конного взвода, весельчаком и задирой, лихим плясуном и бабником. Впрочем, Семен Котов и в те дни отличался не только этими качествами. Командир эскадрона Александр Лобов знал его отчаянным рубакой и дерзким разведчиком, не боящимся никого на свете, кроме своего комэска. Не один десяток раскормленных ферганских, алайских и памирских баев, задумавших померяться силами с только что народившейся Советской властью, плюхнулся с седел от беспощадного и точного удара клинка Семки Котова. Мало кто из басмачей выживал, если Семка Котов «чуток тронул» его своим клинком златоустовской выковки.

Давно все это было. Долгие годы прошли, но по-прежнему осталась нерушимо крепкой дружба Александра Лобова, Семена Котова и Абдукадыра Мергена, дружба людей, еще в дни своей юности поднявших оружие за молодую советскую власть. Семен Котов до сих пор остался любителем горячих коней и лихим кавалеристом, хотя уже и без былой легкости вскакивал в седло. Это по его настоянию правление «Счастливого» занялось разведением коней в количестве, далеко превышающем хозяйственные потребности колхоза. Впрочем, колхозники были не в обиде. Кони «котовской породы» находили широкий сбыт по всей области и значительно повышали доходы колхоза.

Если Абдукадыр Мерген и Семен Андрианович после гражданской войны жили все время в одном районе, то Александра Лобова партия много раз бросала с места на место. Он всегда шел туда, где был нужен смелый, решительный, требовательный и чуткий к людям большевик. Но вот уже несколько лет Александр Данилович снова работает в республике, где прошла его юность.

В последние годы Лобов привык проводить отпуск в «Счастливом», у своих старых друзей. Страстный охотник и рыболов, Александр Данилович предпочитал свежий воздух гор, родниковую воду и жаркое узбекистанское солнце назойливому вниманию курортных врачей.

Солнце уже зашло, и двор наполнился синеватыми сумерками, когда около калитки послышались голоса. Высокий женский голос, в котором слышались близкие слезы, произнес:

— Я больше не могу! Лучше сразу кончить!

В калитку вошла высокая, дородная, пожилая, но все еще красивая женщина — хозяйка дома Екатерина Васильевна. Увидев сидящего на карагачевом обрубке Лобова, она, всплеснув руками и, как всегда в минуты взволнованности, вставляя в свою речь украинские слова, заговорила:

— Ой, лишенько! Саша! Александр Данилович! Та ты, мабудь, тут не один час сидишь? Смотри, Женька, что мы наробили?!

Женя — молодая, похожая на мать, настоящая красавица-украинка — покраснела и, взглянув на Лобова заплаканными глазами, сдержанно поздоровалась с ним.

— Что с тобой, Женюрка? — ласково спросил Лобов, задерживая руку Жени в своей ладони.

— Так, ничего, Александр Данилович, смутилась Женя, — семейные дела.

— Э-э-э, нет! От меня ничего ком не отделаешься. — Лобов дружески усадил Женю рядом с собою. — Давай, рассказывай, что у тебя стряслось. Да брось ты, Катя, возиться с моими причиндалами. Сам все перетаскаю.

Но Екатерина Васильевна, не слушая Лобова, привычным движением вскинула на плечо чехлы с ружьями, взяла в одну руку чемодан, в другую рюкзак и направилась в дом. У самой двери она задержалась и крикнула:

— Ты бы, Александр Данилович, прочистил мозги Митьке. Чего он над Женькой изгаляется? Он тебя боится. Только ты для него и авторитетный.

— Неужели у вас с Дмитрием скандалы начались? — участливо спросил Лобов Женю. Молодая женщина горько заплакала.

— Да нет, Александр Данилович, — сквозь слезы заговорила она, — пока еще он меня не обижал. Не бил, то есть.

— Ну еще бы бить. Кто ему позволит, щенку этакому! И Женя заплакала еще горше.

— Так из-за чего же у вас сыр-бор загорелся? — снова приступил к ней Лобов.

— Он с работы всегда пьяный стал приходить, — давясь слезами, заговорила Женя. — На работу как человек, а с работы чуть не на четвереньках… А потом я узнала, что он… — Больше Женя ничего не могла выговорить и, закусив край зажатого в руке платочка, умолкла. Только крупные, как горошины, слезы покатились по ее щекам.

Екатерина Васильевна, отнесшая в дом вещи Лобова, стояла в двух шагах от него, с состраданием глядя на плачущую дочь.

— Ну чего ж ты замолкла, моя доню? — жалостливо, нараспев заговорила она, видя, что Женя не вымолвит больше ни слова. — Расскажи Александру Даниловичу, каким стал его фронтовой друг-товарищ, его военный шофер, расскажи, по какой дорожке он пошел.

— Ах, мама! — только и смогла выговорить Женя.

— Чего «ах, мама!» — распаляясь, заговорила Екатерина Васильевна. — Думаешь, я от Александра Даниловича скрывать буду, что твой Митька от красавицы-жинки по чужим бабам бегать начал? Да еще и куражится. Как же, герой войны, полна грудь медалей, самого Лобова на фронте возил!..